Все большее место в спорах, идущих вокруг проблематики исторической науки вообще и изучения российской истории в особенности, занимает историческая феноменология - методологическое направление, восходящее к феноменологии Э. Гуссерля. Характерной чертой последней была устремленность к самоочевидному, аподиктическому знанию, выступавшему в данном случае как знание беспредпосылочное. В последние годы в исторической феноменологии наметился целый ряд ответвлений, по видимости противостоящих друг другу. Однако альтернативные подходы могут быть и взаимодополняющими, близкими по методу и интенциям, но отличающимися по предмету (в данном случае - относящимися преимущественно к содержанию и форме исторического знания) [7, с.89]. Конечно, феноменология способна быть частью гуманитарного знания только в методологически опосредованном виде. Ее эпистемологические принципы должны быть спроецированы на специфику той научной отрасли, где феноменология утверждается не как особый метод, а как общепознавательная установка [7, с.98].

Одним из первых идеи чистой феноменологии Э. Гуссерля переосмыслил в своих философских и культурно-исторических трудах Лосев. Для него феноменология важна тем, что позволяет увидеть вещь, становясь существенной точкой отсчета для любого гуманитарного исследования. Феноменология, как считал автор "Философии имени", не является наукой в строгом смысле слова, но представляет собой "лишь установление области и границ исследования". Феноменология - "лишь намечание разных направлений, в которых должна двигаться мысль, чтобы создать науку об интересующем ее предмете". Результаты феноменологической редукции здесь дополняются глубоким диалектическим конструированием предмета изучения. Неслучайно лосевская теория мифа предусматривала синтез феноменологии XX века и достижений античной и немецкой классической философии [7, с.98].

Между тем, если диалектика, как говорил Лосев, - "глаза науки", то феноменология - ее самосознание, позволяющее в непредвзятом свете увидеть предмет истории, обнаружить многообразие формы смыслового самораскрытия изучаемых явлений. Причём опыт чистой феноменологии не сводится к редукционистскому постулату, требующему отречения от объективной реальности (что фактически вольно или невольно приводило бы к субъективному идеализму). Важна сама возможность исследовать мир прошлого, преломленный в чужом сознании ("мой мир" автора) [7, с.98].

Историческая феноменология не отрицает прежнего опыта гуманитарной науки - речь идет о реализации принципа дополнительности. Ни одна область познания не может сегодня претендовать на совершенную полноту охвата истории и культуры. Значит, для исследователя важно знать, где проходят границы применяемого метода. Вопрос, что и как изучать, призван стимулировать процесс научного самоопределения.

Задача историка-феноменолога состоит не в отрицании того, как было "на самом деле", предлагая свое "правильное понимание". Для него этот вопрос решается в двух измерениях: факты первого вида (событийный ряд) существуют сами по себе, без учета мифической природы сознания, как факты "чистые", пребывающие вне каких бы то ни было субъективных оценок и суждений. Факты второго вида - это идеи, мысли, настроения, которые пронизывают наличное бытие и делают его живым для культуры. Межвидовое взаимодействие подобно круговращению: от чистых эмпирических данностей - к их идеальным, самодостаточным смыслам, и обратно. Историк-феноменолог имеет дело с фактами обоих видов, но изучает прежде всего самосознание культурных форм. В идеале историк-позитивист и историк-феноменолог помогают друг другу в освоении источниковой реальности, если они отчетливо представляют познавательные границы используемых методов.

Для исторической феноменологии важнейшим видом фактов являются феномены источников, функции чужого сознания, пропущенные через него мифы. Историческая феноменология реконструирует мифы как подлинную осуществившуюся реальность. Путь к очевидности - это путь к самой вещи, которую следует увидеть такой, какая она есть в смысловых пределах конкретной культуры [7, с.99].